— Отдай! — послышался пронзительный всхлип Лилиан. — Что ты делаешь?

Мара увидела, как Карлтон открыл одну за другой обе бутылки.

— Нет! — вскрикнула Лилиан. — Только не это! Умоляю!

Карлтон на мгновение замер, держа в каждой руке по бутылке, будто в раздумье, затем решительно перевернул их горлышком вниз и стоял, пока содержимое двумя серебристыми струями лилось на землю. На его лице читалось удивление, будто он не верил, что мог поступить так дерзко. В воздухе резко запахло можжевельником и спиртом. Когда бутылки опустели, Карлтон молча окинул Лилиан долгим взглядом, затем поставил бутылки на землю и, не оборачиваясь, ушел прочь.

Дверь в хижину Лилиан захлопнулась.

Мара стояла как вкопанная, дожидаясь, пока Карлтон не пропадет из виду. Она была потрясена. Конечно, она знала, что Лилиан пьет, но не представляла, что у актрисы могут быть запои. Само это слово ассоциировалось у Мары с неудачниками, которые разуверились в жизни. Оно никак не клеилось к успешному и талантливому человеку. Посмотрев на закрытую дверь, Мара хотела было зайти к Лилиан и убедиться, что с ней все в порядке. Но тогда Лилиан бы поняла, что Мара стала свидетелем этой унизительной сцены, и это могло огорчить ее еще больше. Мара решила, что лучше не вмешиваться — в конце концов, Карлтону виднее: он был продюсером и знал, что нужно делать.

Пригнувшись в тени, Мара сжала в кулаке мыло. Оно казалось утешительно твердым: хоть что-то можно было уверенно держать в руках, когда вокруг все так зыбко и ненадежно. Уж если у самой Лилиан Лэйн карьера, оказывается, под угрозой, то кто знает, что еще может произойти.

Мару охватило смятение. Но и оно казалось обманчивым, поскольку тесно переплеталось с каким-то новым, неизведанным доселе ощущением: когда с тайны снимали покров, обнажая истину, а истина оказывалась столь неожиданной, что ее вновь хотелось прикрыть завесой тайны, то привычные мерки, с которыми ты подходишь к обыденной жизни, более не применимы.

Могло случиться все, что угодно.

Мысленно Мара представила лицо Питера. Ее охватила дрожь, заставившая пульс биться чаще.

10

Лилиан вытянулась в тростниковом шезлонге в тени палисандрового дерева. Ее волосы были обернуты шелковым платком, который, так же как и цветочный рисунок на платье, превосходно смотрелся на фоне розовых цветов куста бугенвиллеи. Мара прошла по темно-коричневой лужайке. Интересно, было ли это сочетание цветов неслучайным? Наверное, долгое время участвуя в тщательно продуманном процессе съемок, Лилиан не могла не упорядочивать реальный мир таким же образом.

Чайный поднос, за которым пришла Мара, стоял на земле возле шезлонга. Лилиан крепко спала, ее губы были приоткрыты, дыхание было глубоким и ровным. Под глазами у нее залегли еле заметные темные круги, но в остальном она выглядела хорошо, даже, можно сказать, прекрасно. Трудно было поверить в то, что это тот самый человек, у которого прошлой ночью случилась серьезная размолвка с Карлтоном.

Мара осторожно взяла поднос, так чтобы не стучать посудой. Она уже повернулась, чтобы уйти, когда заметила на траве альбом Лилиан. На открытый лист заполз жук и начал свой неспешный путь по рисунку, на котором со всей старательностью был изображен мужчина, сидящий на стуле. Мара догадалась, что это, должно быть, Питер — судя по плоской, будто картонной фляжке, и столь же плоской, будто фанерной, винтовке. Маре внезапно стало любопытно: покажет ли Лилиан законченный рисунок Питеру, и если да, то что он скажет — неужто что рисунок хорош, как сказал бы любой другой на его месте? Мара испытала досаду, когда подумала о том, сколько лести незаслуженно выслушала Лилиан. Несправедливо, что Лилиан вложила столько стараний в свои рисунки и до сих пор не имела представления, есть ли у нее способности к рисованию, и все потому, что никто так и не удосужился дать правдивую оценку ее художествам.

Глядя на Лилиан, Мара задумалась и о прочих, неизвестных ей, темных сторонах славы — тех, что, возможно, и довели актрису до ее теперешнего состояния. Потом Мара подумала о Питере. Он был также известен, но в нем ощущались твердость и основательность, что ли. И качества эти вовсе не были напускными. Откуда это в нем, она утверждать не бралась: то ли от того, что он стал таким, то ли уже был таким еще до кино; то ли сказалось, откуда он родом, то ли пришло к нему вместе с выбором, который каждый совершает для себя — в любом случае, слава если и коснулась его, то никак не обожгла.

Мара осмотрелась по сторонам. Было уже позднее утро, но вместо обычной кипучей деятельности над приютом витал дух сонной умиротворенности. Карлтон объявил, что в первой половине дня съемок не будет, и позволил всем заниматься своими делами. Некоторые члены съемочной группы последовали примеру Лилиан и дремали на свежем воздухе. Брендан, на время позабыв о своих осветительных приборах, мирно листал на веранде старую газету. Руди сидел на покрывале под манговым деревом и беседовал с хаус-боями, а те отвечали ему заливистым смехом. Казалось, их звонкие детские голоса наполняли воздух радостью. Хотя Мара подозревала, что осталась какая-то невыполненная работа, но нарушить идиллию она не решилась.

Ей подумалось, как было бы хорошо, если бы и Джон был здесь и мог воочию увидеть свою мечту: приют, полный гостей. Но затем еще одна мысль посетила ее: если бы Джон был здесь, все было бы по-другому. Все, что происходило, происходило бы только под его надзором. Сам воздух был бы наэлектризован. Обслуга сбивалась бы с ног, выполняя распоряжения бваны, нравились они ей или нет. И, уж конечно, ни о какой съемке для Мары и речи быть не могло. Под всевидящим оком Джона она ни за что не осмелилась бы на этот шаг.

Отбросив эти мысли, лениво обрывая листики с обломленной ветки палисандрового дерева, женщина направилась к тому месту, где в шезлонге сидел Джеми. Рядом стоял Томба. На голове у него были огромные наушники, в руке он сжимал микрофон так, что тот напоминал пистолет. Два длинных черных провода соединяли микрофон со звукозаписывающим устройством, громоздившимся поблизости на карточном столе. Пока Мара наблюдала за ним, Томба направил микрофон на шумных хаус-боев и потом убрал его. Это действие он повторял снова и снова с сосредоточенным выражением лица.

При появлении Мары Джеми помотал головой.

— Кажется, он намерен отобрать у меня работу. — Тон был насмешливым, но звучала в нем и нотка восхищения. — Быстро схватывает, очень смышленый.

Микрофон повернулся в его сторону.

— Что вы сказали? — спросил Томба.

— Не важно, — сказал Джеми. — Штука в том, что ты «прозевал» мои слова, потому что микрофон был направлен в сторону. Уж так он устроен, этот 416. Это направленный микрофон.

Томба сосредоточился, прищурив глаз. Мара заметила, как зашевелились его губы, будто он пытался запомнить эти слова.

— Вы не знаете, где Карлтон? — спросил Джеми у Мары.

— В столовой, — ответила она. Она только что видела его там с разбросанными вокруг него документами и калькулятором в руке. Даже в обеденный перерыв продюсер не мог отвлечься от съемок. По тому, как он лихорадочно предавался подсчетам, Мара поняла, что его тревожит бюджет, и почувствовала эгоистичное удовольствие оттого, что ей уже заплатили крупную сумму наличными. — Он выглядит очень занятым.

Джеми только усмехнулся.

— Могу поспорить, Леонард тоже трудится не покладая рук, переписывая сценарий в попытке свети всех нас с ума. — Он лениво потянулся. — Нелегко, знаете ли, быть сверху. Эй, Томба, я дам тебе один совет. Что бы ты ни делал, никогда не становись боссом.

Томба на мгновение посмотрел на него и нерешительно взглянул на Мару, чтобы удостовериться в правильности своих догадок.

— Не становиться бвана Мкуу?

Мара кивнула.

— Он сказал: не стремись к тому, чтобы стать большим человеком.

Когда она повернулась, чтобы уйти, она увидела, как Томба пристально глядит на Джеми, во взгляде скепсис, смешанный с растерянностью.